— Да не важно уже. Мне здесь не учиться.
Он кивнул, и по лестнице мы шли уже молча. И если где–то в глубине души я надеялась услышать «и за это прости», то надежды не оправдались. Может быть, он ждал, что это я скажу ему «прости» за то, что поругалась с ним тогда из–за Томки?
— Прошу, — до боли знакомая дверь его бывшей приемной открывается слишком уж быстро.
И с места, бывшего когда–то моим, вскакивает Томка и бежит к нему, сшибая стулья:
— Анхен!
И он подхватывает ее, и, конечно, целует. Ну да, он ведь любит всех своих девочек, он по всем скучал.
— Ну как живешь, Тамарка? Как светлейший Тарнгериодор, не обижает? — он так и не размыкает объятий, а она смотрит на него и не просто лучится от счастья — смеется от радости.
— Нет, что ты, как можно? Тарнгер — он замечательный, самый лучший! Ну, после тебя, конечно…
— Был бы до — так я бы знал, — усмехается он на ее попытку выкрутиться. — Ты угости Ларису чаем, а я пойду пока с замечательным начальником твоим пообщаюсь, — чуть отстраняя ее от себя, Анхен пытается пройти мимо.
Но ее пальчики сжимаются на его предплечьях:
— Но… разве сначала мы с Ларисой не угостим вас? Или без Ларисы, она ведь больше у тебя не работает… Как секретарь я просто обязана в первую очередь позаботиться о вашем угощении, — и взгляд ему в глаза, обещающий безграничное блаженство…
— Сначала дела, малыш, — он с улыбкой опускает ее руки и проходит к кабинету.
— Значит, потом? Когда вы закончите с делами? — и столько надежды в голосе.
— Я сегодня спешу, Тамарочка. Потом меня ждут на конференции, дальше должен лететь. Как–нибудь в другой раз, хорошо?
— Ну… конечно, — тяжело вздохнув, опускает голову. — Но ты же будешь устраивать праздник в честь своего возвращения? — новая мысль возвращает ей утраченное было вдохновение. — И ты ведь пригласишь Тарнгера? Ну и меня, Тарнгер всегда меня берет, когда в гости ходит…
— Ох, Тамарка… А к Тарнгеру на работу, я так подозреваю, гости уже не ходят. Просто из опасения, что их прям в приемной изнасилуют.
— Анхен! — она смущена, но не сильно. Смеется, не сводя с него сияющих глаз.
— Я недолго, Ларис, — светлейший Анхенаридит скрывается в кабинете.
А мы остаемся вдвоем. Томка провожает его взглядом и оборачивается ко мне:
— Ты действительно хочешь чай? Или просто так поболтаем? Да ты проходи, что ты? Знаешь, я рада, что вы помирились, — она улыбалась мне, излишне суетливо приглашая садиться, пристально вглядываясь в лицо… Я тоже смотрела, и тоже, наверно, излишне пристально, узнавая и не узнавая ту, прежнюю Томку. Ее глаза еще не утратили лихорадочного блеска, вызванного его приходом. Но было ощущение, что солнце, все для нее минуту назад затмившее, зашло за тучку, и теперь она понемногу начинает различать окружающее, вспоминать, что мир больше одного вампира, или даже двух, в чьих объятьях она мечтала немедленно оказаться. Если минуту назад она видела меня, но осознавала лишь как приложение к Анхену, то теперь она уже действительно пыталась рассмотреть меня.
— Ты выглядишь усталой, — вынесла свой вердикт, присаживаясь рядом. — Как там, в Новограде, тяжело?
Неопределенно пожимаю плечами. Не знаю, что она хочет услышать.
— Знаешь, я все время думаю, как я смогу это пережить, — поведала мне Томка тихо и серьезно. — Ну, когда мое время кончится и меня уволят. Иногда мне кажется — сдохну. Просто лягу и сдохну. Когда Тарнгер первый раз уехал на две недели… Думала — не доживу. Просто не доживу до его возвращения. А мне казалось, что хуже того, что я испытала, когда мне сообщили, что Анхен уволился, не может быть уже ничего…
— Мне про многие вещи казалось, что хуже уже не будет, — киваю я ей в ответ. И не могу не добавить, — когда тебя уволят, Тамар, никто не будет знать, за что. Кто из них знает, что всему свой срок? И они будут искать причину, и найдется кто–то, кто эту причину подскажет… Это больно, Тамар. Больно вдвойне, когда еще и люди… травят.
Она кивает, чуть бледнея.
— Я была дурой тогда… Многого еще не понимала… Но знаешь, если это тебя хоть как–то утешит: он переживал тогда из–за тебя. Сильно… И я не думаю, что он хоть секунду переживал обо мне, когда просто уволился спустя полгода. Не сказав ни слова, не предупредив…
— Он не сам, — если это может хоть как–то утешить ее. — Он все же не самый главный…
— Я знаю, — она кивает. — Я только хотела сказать, что знаю, каково это, когда бросают. И что при этом шепчут во след…
Мы помолчали.
— Нет, все же давай, действительно, чаю, — решительно встряхивает она головой и поднимается, чтобы поставить чайник. — Что мы, в самом деле, о грустном? Теперь ведь все хорошо, верно? Вот только до слез обидно, что Анхен спешит, да? Я с самого утра ждала, что он придет и… А вчетвером тоже здорово было бы. Мы бы с тобой стали… ну, словно кровными сестрами. И все плохое было бы забыто. Ведь нельзя же пережить такое вместе и сохранить хоть какие–то обиды.
— Я не обижаюсь, Том, правда, — и это в самом деле правда. Обида ушла. Но вот недоумение… Я не узнавала эту Томку, совсем не узнавала.
— Знаешь, мне в такие моменты кажется, что я вообще весь мир обожаю, а не только тех, с кем делю кровь и плоть, — продолжала меж тем она, не особо прислушиваясь к моим словам. — Это такой взрыв бесконечного счастья! Лучшее, что есть в этой работе, верно? Быть им нужной, не просто для перебирания бумажек, но каждой капелькой крови, каждой частичкой своей, каждым вздохом. Знать, что ты — их наслаждение, их восторг!
— Но… — даже и не знаю, как реагировать правильно. — А тебя количество не смущает?
— Количество? — она смотрит чуть недоуменно. — А, ну с Тарнгером было пару раз, когда они втроем меня одновременно пили. Первый раз просто тяжело было, а после второго я в больницу попала, все–таки если втроем, то они даже по чуть–чуть много выпивают. И резко слишком, у меня тогда даже осложнение на почки пошло, но вроде пролечили. Тарнгер тогда сказал, что больше так не будем, он меня бережет, — Томка говорит торопливо, чуть захлебываясь, словно боится, что я ее перебью, не дам закончить, а ей так хочется рассказать мне все, все–все. — Но ты же с Тарнгером не знакома, а Анхен… он вообще смотреть предпочитал, как другие пьют, и вообще во многом своих друзей ограничивал, а уж в количестве — так и подавно. В его обществе у меня больше двух и не было ни разу, хоть вместе, хоть попеременно. А тебе он что, разрешает больше?
— Да нет… — вот не спрашивала, если честно, чего он собирался мне в этом плане «разрешать». И вообще, обошлась бы я без излишних интимных подробностей. — А что–нибудь сладкое у тебя к чаю есть? Ты вообще сладости где берешь, в буфете? Я в свое время нашла замечательный магазинчик на Лесной, старалась по возможности там покупать. Там и конфеты всегда свежие, и печенья много видов…